— Понимаешь, у него правую руку прихватило, не мог даже кисть держать, — слесарь Гаврилюк почему-то опасливо оглянулся по сторонам. — Лучшие светила смотрели и решили — «будем делать операйт». Слава Богу, жене хватило ума послать их всех подальше. Тут и вспомнили о наших Мойнакских грязях, на которых его жена, Гала, — кстати, по происхождению русская — еще ребенком побывала когда-то вместе с бабушкой. Тут же их король Хуан связался с нашим Хуаном (секретность, конечно, высочайшая), и Сальвадора — в санаторий для космонавтов. Там ему и грязи, и секретная аппаратура для лечения. С такой аппаратурой могут и мертвого на ноги поставить. Через несколько сеансов Дали снова мог держать кисть. А сегодня меня в срочном порядке туда вызывают, сантехнику в люксе заклинило… дерьмо, или как это по-испански будет? — гуано, из сортира полезло. По этому делу я у них, в Космосе, главный спец, чуть что — грудью на амбразуру. Пришел, смотрю — и глазам не верю: неужто он?! Хотел еще подойти автограф взять — руки грязные, а он уже чемодан укладывает…

— Так что же ты молчал? — Только сейчас до меня дошло, что Сальвадор Дали собирается уезжать.

— А я и говорю…

— Во сколько он уезжать должен?

— Скорее всего, поедет московским, а это… примерно через полчаса.

Меня, словно катапультой, выбрасывает из кресла. Срываю рабочий халат, ловлю частника и быстро — на вокзал. Уже началась посадка. Загорелые курортники, увешанные сумками и плетеными корзинами с дарами юга, мамаши с орущими детьми на руках, озабоченные папаши и веселая молодежь уже проталкивались к своим вагонам. Закаленные санаторской жизнью маленькие Рэмбо, серьезные и молчаливые, с компактными рюкзачками и с цветастыми «фенечками» на запястьях, под звуки марша «Прощание славянки» готовились к решающему штурму вагонов.

Успел купить в привокзальном буфете бутылку «Портвейна таврического» судакского разлива. Бегу с бутылкой вдоль вагонов, расталкивая потные, горячие тела, под градом ругательств, поднимаюсь в тамбур, прохожу дальше в вагон, и дальше, дальше — по нескончаемому коридору… все выше и выше — вверх. Нет, я не оговорился — вверх. С какого-то момента и поезд, и вагоны стали располагаться вертикально. Наверное, так надо, чтобы взять старт. А может, мы уже и взяли старт… и сейчас главное — вырваться за пределы всего нашего земного, и тогда, словно в награду за надежду, наступит невесомость. А это значит, что Бог уже совсем рядом…

Наконец стало тише — пошли купейные вагоны. Но и скорость продвижения замедлилась, так как приходилось заглядывать в каждое купе. Со словами: «Икскьюз ми!..», с лязгом открывая одну дверь за другой… Какие-то полуголые девицы, обливаясь холодным шампанским, с хохотом попытались затащить внутрь. Успел только слизнуть несколько сладковатых пузырьков с прильнувшей ко мне на секунду незагорелой груди. В другом купе меня пытались обидеть. Но все это мелочи, над которыми я смеюсь… с каждым следующим купе все ближе и ближе подбираясь к своей цели… сердце стучит от восторга, душа наполняется ликованием… Кто такие все эти люди и кто такой Я?!. Они «рождены, чтоб сказку сделать былью», я же — наоборот: невероятную, немыслимую быль сделать сказкой. Никто и не догадывается, что Бог совсем рядом… в соседнем, возможно, купе… соседнего вагона… а вы, не разобравшись, готовы его вот так же запросто, как и меня, обругать и вытолкать… или мокрой сиськой по фейсу… Но я вас все равно готов любить, люди. И, проскакивая очередной гремящий тамбур, я уже откуда-то знал: Он здесь. Прохладный ветерок кондиционеров, толстая ковровая дорожка и комфорт тишины. Это вагон «СВ» — вагон для избранных. Здесь хочется ступать на цыпочках и говорить вполголоса, желательно на английском или на плохом русском, с акцентом. В следующем купе на мое «икскьюз ми» ответили «ю а велкам!».

Я узнал его сразу — тот же царственный лоб, те же пронзительные лучистые глаза (слегка навыкате), те же лихо подкрученные вверх кончики усов (как у немецких кайзеров), та же загадочная (как у Моны Лизы) улыбка на аристократически тонких и нервно подрагивающих губах — все как на автопортрете. И было еще нечто… о чем я подумал лишь потом, а в тот момент просто знал — он меня ждал! Даже не удивился, только кончики усов на секунду замерли, когда заметил бутылку «Портвейна таврического» на столе.

— Мишель, — не в силах скрыть своего восторга, я пожал ему руку, с удовлетворением про себя отмечая, что рука у него хоть и худощавая, но пальцы крепкие. Значит, к ним и в самом деле вернулась сила… «Наши грязи — самые лучшие в мире грязи!» — вторглась в сознание реклама.

— В вашей книге «Метаморфозы Нарцисса» описывается параноидально-критический метод творчества, принципы которого разделяю не только я, но и мой друг слесарь Гаврилюк, — мы как-то сразу перешли на испанский, который, как оказалось, я откуда-то знал.

— Гениальность параноидально-критического метода в синтезе жесткой критики и вязкой паранойи, кристалла и слизи, жизненной силы и духа. Итог — интуитивное прозрение, — мягким тоном заговорил он.

— …Кристалла и слизи, — словно завороженный, повторил за ним я. — Правда, мой друг, слесарь Гаврилюк считает, что паранойя все-таки главное.

— Дали — наркотик, без которого уже нельзя обходиться, — сказал Дали с обезоруживающей улыбкой гения. — Пикассо говорил мне: «Искусство — дитя сиротства и тоски». В вашем городе сиротство сплетается с искусством в некий причудливый узор востока и запада, где фаллосы мечетей утоляют похоть вечности.

Я услышал голос проводника в коридоре и пришел в ужас, так много еще мне нужно было спросить и сказать, а меня могли запросто выгнать! Но, на мое счастье, никому до нас с Сальвадором Дали не было никакого дела. Поезд плавно набирал скорость, вагон «СВ» мягко покачивался, словно на волнах. «Эх, была не была — такой шанс один раз в жизни случается — буду ехать, пока возможно. Наверное, проводницу предупредили, чтобы не слишком беспокоила». Стараясь не показывать, как трясутся от волнения руки, откупорил бутылку портвейна и разлил по стаканам, которые стояли на столе, словно приготовленные для такого торжественного случая.

— За ваш гений, дон Сальвадоре! — кажется, сказал я или просто успел подумать, поднимая свой стакан.

— Если все время думать: «Я — гений», в конце концов станешь гением, — сказал Дали, рассматривая меня сквозь стекло стакана. Не знаю уж, что он там в эту минуту видел… — Люблю мух! Это самые параноидальные насекомые мироздания, — неожиданно заключил он.